Библия » Библия говорит Библия говорит сегодня

Откровение 17 Откровение 17 глава

17:1 — 19:10 СЦЕНА 6: ВАВИЛОН-БЛУДНИЦА

Семь слов справедливого суда
ЗНАЧЕНИЕ СИМВОЛОВ

Сцена 6 является одновременно и одной из самых простых, и самых загадочных частей книги. Читатель, надеявшийся (в целом, напрасно) узнать разгадку ее символического языка, здесь сталкивается с еще большим количеством символов, чем где-либо. К примеру, с таким: «воды, которые ты видел... суть люди и народы, и племена и языки» (17:15). Но если попытаться увязать значение этих символов с «реальным миром», как об этом, на первый взгляд, говорит текст, то это создаст еще большие затруднения. Комментаторы предполагают, например, что «семь голов суть семь гор» (17:9) по той причине, что зверь — это Римская империя, или Рим — город на семи холмах; а семь царей, символом которых головы также являются (17:10), — это римские императоры от Августа до Тита. Но какими бы убедительными ни казались такого рода предположения, есть веские причины считать их неудовлетворительными. Дело в том, что в них не принимаются во внимание некоторые невысказанные, почти несформулированные вопросы, возникающие на заднем плане нашего сознания.

а. Трудности метода Иоанна

Когда изучаешь предыдущие части книги, то возникают два подобных вопроса. Точнее сказать, сначала это всего лишь впечатления, а затем они кристаллизуются в вопросы. Особенно четко их осознаешь, читая сцену 6. Если эту сцену перечитать, когда вопросы уже сформулированы, то необходимость получить на них ответы становится очевидной.

1. Почему объяснения, типа «одно соответствует другому», столь разрозненны?

Среди особенностей видения Христа в сцене 1, которые, на первый взгляд, могли озадачить читателя, — семь светильников и семь звезд (1:12, 16). Но читателю не приходится долго пребывать в сомнениях. Ангел, заговоривший с Иоанном, сразу же объясняет ему их значение: «Семь звезд суть ангелы семи церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь церквей» (1:20). Как бы было хорошо, если бы подобные комментарии ангела (как бы подстрочный перевод) сопровождали нас на протяжении всей книги. Мы могли бы обращаться к нему со всеми вопросами, а он бы нам отвечал. «Объясни нам притчу о дереве жизни и скрытой манне, и о белом камне, и о ключе Давида, и о столбе в храме» — это только то, что относится к сцене 1. За этим последуют просьбы разъяснить смысл появления старцев, животных, запечатанной книги, всадников и 144 000 в сцене 2, и так далее, и тому подобное.

Но на самом деле четкое «это = это» после светильников и звезд в 1:20 появляется лишь в качестве «отдельного случая» в 4:5: «семь светильников огненных... которые суть семь духов Божиих» (определение, загадочное само по себе); и далее мы лишь урывками наблюдаем, как автор идентифицирует один предмет с другим. Но в сцене 6, как мы уже заметили, имеется довольно крупное скопление подобных «соответствий».

Создается впечатление, что выбранный автором метод очень неудачен. Он должен решить: или он пишет полный аллегорий миф — и в таком случае он намеренно не будет растолковывать значение образов, а предоставит читателю возможность гадать от начала до конца; или он должен дать «ключ», который поможет разгадать значение всех символов, что-то вроде словарика в конце учебника иностранного языка. Но приведенные здесь беспорядочные объяснения ни в коей мере нельзя счесть удовлетворительными.

2. Почему автор в своих аллегориях столь непоследователен?

Когда светильники и звезды впервые «уравниваются» с церквями и их ангелами, то это становится исходным пунктом для другого трудного умственного упражнения. Если принять как данность, что «светильник» означает «церковь» и что первое, предположительно, является символом, а второе — реальностью, то почему тогда вступительное видение к сцене 1 показывает нам символ (1:12), а в основном действии сцены Христос обращается к реальности (3:22)? Сказочники лучше разбираются в этом и никогда не станут смешивать таким образом различные категории: мы не увидим, чтобы они на одной странице называли своего персонажа людоедом, а на следующей — церковью. Почему же этот принцип игнорируется Иоанном (или, точнее, Тем, Кто дает Иоанну откровение; ибо чем незауряднее автор книги, тем более необъяснимым для нас становится его искусство)?

б. Возможный подход к решению проблемы

Существует целый ряд оптических иллюзий, в результате которых один объект может, в зависимости от угла зрения, выглядеть то одним предметом, то другим. Аналогичным образом можно подходить и к символам в Откровении; но, возможно, некоторые связанные с ними вопросы возникают просто потому, что мы смотрим на них не так, как нужно смотреть по замыслу Иоанна. Давайте сначала определимся, какой смысл он вкладывал в слово «тайна» (17:5). После этого мы сможем лучше понять, каково значение соответствий.

1. «Тайна». Если мы посмотрим, каким образом в Новом Завете используется слово «тайна», то увидим, что ему не следует приписывать обычное современное значение — «загадка». Это действительно нечто скрытое, спрятанное. Но спрятано оно таким образом, что его нельзя найти с помощью исследования. Скорее всего, это истина, которую вы либо знаете, либо не знаете — в зависимости от того, была она вам открыта или нет. Для посвященного она никогда уже не будет секретом; но до тех пор пока он пребывал в статусе постороннего, ничем другим она для него быть не могла. Для любого христианина «тайны» Нового Завета — открытая книга. «Тайна Христова», о которой говорится в послании к Ефесянам 3:3−6, есть истина, которая была скрыта от «прежних поколений сынов человеческих». Но теперь она стала открытой «святым Апостолам Его», а Павел, в свою очередь, «кратко писал» о ней ефесянам. Если выразить ее одним предложением, то она состоит в следующем: язычники, наряду с древним Божьим народом — евреями, во Христе Иисусе являются сонаследниками обетования. Для Павла и его читателей это уже больше не секрет.

Теперь мы можем понять, в чем отличие особого библейского значения этого слова от общепринятого, присущего детективным историям и газетным сообщениям. Но в процессе изучения этой странной книги — Откровения, в которой «тайны» в нашем, современном смысле этого слова попадаются на каждой странице, очень легко забыть этот факт. И каждый раз, когда Иоанн пишет «тайна», мы будем понимать это слово в смысле «загадка». Так что мы, хоть и знаем, что Иоанн не имел в виду этого, склонны (и это вполне понятно) понимать 1:20 таким образом: «Что касается тайны семи светильников (= загадка), то это семь церквей (= разгадывание загадки)».

Хотя ПНВ и способствует такому пониманию, но Иоанн имел в виду не это. В более старых переводах стих 20 состоит из двух отдельных высказываний. Их можно перефразировать таким образом: «Вот тайна семи светильников» (это не равно ни загадке о светильниках, ни объяснению разгадки. Это равно комплексу божественных истин, которые можно назвать таким образом). «Я называю ее «семь светильников», но с таким же успехом ее можно назвать «семь церквей», поскольку за обоими словами стоит одно и то же».

2. Соответствия. Если мы будем смотреть под этим углом зрения, то убедимся, что данное в 1:20 объяснение символа не является в строгом смысле этого слова приравниванием одного предмета к другому. Если бы это было так, то Иоанн (или ангел) говорил бы о символе — «светильнике», который является представителем реального объекта — «церкви». Это непонимание, как мы уже начинаем убеждаться, может быть основано на невысказанном допущении (которое, как мы знаем, неверно), что «тайна» в первой половине стиха 20 означает «задачу», а «светильники = церкви» во второй половине стиха — решение задачи. Но ангел, идентифицируя «светильники» с «церковью» не подразумевает, что первое — это символ, в то время как второе — это то, что символ «на самом деле» значит. Он хочет сказать, что есть два объекта, которые друг другу соответствуют и которые равно реальны, но смотреть на них надо под разным углом зрения.

Каковы основания для подобного предположения? Они более веские, чем может показаться на первый взгляд.

В главе 21 выдвигается два других символа Церкви: «Я покажу тебе жену, невесту Агнца», и «(он) показал мне великий город» (21:9−10). Но символы ли это? Ибо церковь, по сути, есть содружество граждан: уж конечно, «город» — это нечто большее, чем простой символ. Более того, когда читаешь послание к Ефесянам 5, где взаимоотношения между мужем и женой уподобляются взаимоотношениям между Христом и Церковью, то начинаешь задумываться: где тут оригинал и где копия? И если брак между Христом и Церковью — оригинал, размытыми и несовершенными копиями которого являются все человеческие супружеские отношения, то кто рискнет отрицать, что, возможно, с небесной точки зрения «невеста» может быть точно такой же реальностью (в смысле, недоступном для нашего понимания), как «город» или «церковь»?

Обратитесь теперь к главе 11. Там описывается другой великий город, тот, в котором проповедовали, погибли и воскресли два Божьих свидетеля. Он «аллегорически назван Содомом и Египтом», и он также является местом, «где и Господь наш распят» (11:8). Так какова же реальность, стоящая за этими аллегорическими названиями? Ранее мы придерживались точки зрения, что они обозначают враждебный мир в целом, но им также соответствуют реальные географические места, в каждом из которых в свое время находилось общество, бросающее вызов Богу. Если признаком символа мы сделаем кавычки, то Откр 11 говорит нам, что «Содом» означает мир; но Быт 19 говорит нам, что «мир» означает Содом. Где тут истина, а где аллегория?

Окончательный ответ мы находим в Евангелии от Иоанна. О Христе там говорится как об истинном хлебе, истинной виноградной лозе и так далее (Ин 6:32 и далее; 15:1). Весь довод держится на слове «истинный». Ибо оно значит, что Христос есть реальный хлеб, поскольку только Он может утолить реальный голод человека. Но если вы подписываетесь под этим, то что получается? Представьте себе Последнюю Вечерю: за столом сидит Христос, на столе лежит хлеб. Где здесь аллегорический хлеб, а где — реальный? Может показаться, что ответ здесь очевиден. Но неожиданный ответ Иоанна в 6:32 таков: реальный хлеб есть Личность, а не предмет! Самая чистейшая «хлебность» — свойство «быть хлебом» — принадлежит Христу; хлебу, лежащему на столе, она принадлежат лишь во вторичном, производном смысле. То же самое и с символикой супружества. Если «невеста» — это символ, то что за ним стоит? Что Церковь есть истинная невеста, и всякая женщина-невеста является ее копией. А невеста, которую Иоанн видит в Откр 21, есть реальная невеста, а не символ. Аналогично, если Содом есть символ мира, то видение Иоанна (1:8) есть реальный Содом. Ибо реальность — это не древний город на равнине, в котором жил Лот. Это как раз просто символ. Реальность — это мировая система, иллюстрацией которой является Содом.

А что же насчет нашего примера? Если светильники символизируют церкви, то в видении Иоанна были реальные светильники — то есть, небесные оригиналы, простыми копиями которых являются все земные светильники. Следовательно, во второй части 1:20, где говорится: «светильники есть церкви», мы имеем не объяснение символического термина на примере реального, а утверждение, гласящее, что эти два термина, будучи в равной степени реальными, просто взаимозаменяемы.

в. Разрешение трудных моментов, присущих всему Откровению.

Сейчас легко будет увидеть, как эти предположения помогают понять различные, упомянутые ранее особенности. До тех пор пока мы относимся к стихам, подобным 17:9−12, 15 и 18, как к чему-то вроде подстрочника или шпаргалки, объясняющих реальное значение символов, нас по-прежнему продолжают беспокоить вопросы: (1) почему здесь нам дается полдюжины объяснений, в то время как в других, столь же неясных отрывках не объясняется ничего, и (2) почему Иоанн преподносит нам такую странную смесь реалий и символов, словно бы смешивая масло и воду. Но стоит нам освободиться от представления, что мир, в котором мы живем, есть пробный камень реальности, а истины духовного мира, будучи менее ощутимыми, менее реальны, и мы начинаем понимать, что Иоанн дает нам не объяснения, а эквиваленты. Он не стремится убедить нас, что «светильники», значение которых мы не понимаем, означают «церковь», которую мы можем себе представить. Он скорее пытается рассказать нам нечто о светильниках, и о невесте, и о городе, и о церкви, о двадцати четырех старцах, о 144 тысячах и о бесчисленном множестве; а их значение нам уже следует знать из всего остального Писания. Он просто мимоходом напоминает нам, что все эти образы так или иначе перекликаются друг с другом и представляют собой различные описания одного и того же.

г. Разрешение трудных моментов Сцены 6.

Если такой способ толкования применить к конкретным проблемам сцены 6, то многие из этих проблем легко испарятся.

Возьмем, к примеру, фразу: «Семь голов суть семь гор... И семь царей» (17:9−10). Как правило, это понимается в том смысле, что головы зверя, на котором сидит жена, символизируют географическую реальность (это легко: семь холмов Рима), а также, по случаю, и реальность историческую (это уже труднее, но не без помощи небольшого жонглирования мы можем составить почти последовательный список римских императоров, которые вписываются в требуемый период).

Но если мы правы в своих рассуждениях, то данное так называемое соответствие следует трактовать иначе.

Во-первых, семиглавый зверь из 13:1 и семиглавый дракон из 12:3 есть князь этого мира, дьявол. Один из них, или они оба в сочетании, предположительно, и есть тот самый зверь, на котором держится Вавилон-блудница в 17:3. Далее, мы выдвинули предположение, что число «семь» означает сущность вещи. Следовательно, семь голов — это все равно что «Голова» с большой буквы; а мы предположили, что эта голова есть символ силы.

Но вторая часть уравнения (головы = горы) поражает воображение любого, кто знает Библию. Не нужно далеко ходить — достаточно обратиться к Псалтирю, чтобы понять, что горы значили для евреев. Сила — вот что символизируют горы; и в наивысшей степени — святая Божья гора, гора Сион (2:1−6; 124:1−2). Они одновременно и символ ее, и источник (29:8; 120:1−2). Один из способов выразить величие Бога — сказать, что Он даже более велик, чем горы (76:4); когда Он выходит, даже горы трепещут (17:8; 113:4−7).

Если исходить из этого принципа, то не покажется слишком смелым утверждение, что, по всей вероятности, третья часть уравнения (головы = холмы = цари) также реальна — реальна и в том смысле, о котором мы говорили выше, и в более прозаическом, когда имеется в виду последовательность римских императоров. Это вполне может оказаться ближе к абстрактной идее «царственности» — или «Царственности» (ведь она семикратна), чем к конкретному существительному «царь». Итак, когда Иоанну показывают багряного зверя, поддерживающего жену-Вавилон, то на память ему приходят образы Головы, Горы, Царя — все это с дьявольской окраской. Конечно, мы еще больше узнаем о настоящих горах Рима и о царствовавших там императорах — об этом будет говориться во второй части этой сцены. Мы ни в коей мере не разрываем традиционную связь между видениями Иоанна и этими реалиями; в конце концов, они — конкретные олицетворения Горы-образа и Царя-образа. Но сначала, помня о вышеприведенных доводах, давайте обратимся к тайне Вавилона.

1. СЦЕНА 6 ОТКРЫВАЕТСЯ: ПЕРВОЕ СЛОВО О ВАВИЛОНЕ (17:1−6)

Вавилон ранее появлялся дважды, в 14:8 и 16:19. Первый раз о нем упоминается в сцене 4, где описывается космический конфликт. Там мы видели, как идеология зла возводит безбожную систему дракона до уровня верховного авторитета. Ей противостоит божественная идеология — вечное Евангелие; а частью задачи Евангелия является, выражаясь словами Павла, «ниспровержение замыслов и всякого превозношения, восстающего против познания Божия» (2Кор 10:4−5; АВ). Этот аспект Евангельской вести отчетливо выражен словами: «Пал, пал Вавилон великий».

Второе упоминание о Вавилоне мы находим в сцене 5. Когда излияние из чаш Божьего гнева достигает своего апогея, цивилизация («города народов») начинает рушиться, ибо «великий город» — прообраз города, сама безбожная система, — распадается. И здесь мы вновь встречаемся с этим зловещим именем, ибо все происходящее характеризуется такими словами: «И Вавилон великий воспомянут пред Богом». Таким образом, мы уже не только сталкивались с именем, но и имеем некоторое представление о том, чему оно соответствует. Ибо «Вавилон» настолько важен, что теперь ему полностью посвящается сцена драмы.

Что он такое? Воплощение кричащей роскоши. Но под всем этим внешним блеском скрывается просто-напросто «великая блудница». Зверь, на котором она восседает, «преисполнен именами богохульными», а она с ног до головы покрыта блудодейством, блудодейством, блудодейством. Мы слишком хорошо знакомы с корнем греческого слова, переведенного как «блудодейство», — porn- (порн-). Оно повторяется пять раз.

Этот корень используется также в словах «блудница», «прелюбодеяние» и в современном слове «порнография».

Иоанн повторяет эти слова не как человек, смакующий их, а как человек, тщетно пытающийся выплюнуть их, избавиться от отвратительного ощущения — ощущения грязи.

Нам не следует, конечно, думать, что Откровение здесь осуждает сексуальную безнравственность как наивысший грех. В сцене 8 мы обнаружим, что двойником и противоположностью Вавилона-блудницы, зеркальным его отражением, является Иерусалим-невеста; а «жена, невеста Агнца» (21:9) есть Церковь, Божий город. Там верные супружеские отношения являются образом чего-то несравненно большего, а именно, духовного единства между Христом и Его народом. Исходя из того же самого образа, блудодеяния, на которые Вавилон толкает живущих на земле, являются, как мы видели в сцене 4, не простым сексуальным грехом, а поклонением дракону, а не Богу (13:11−12). «Кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1Ин 2:15).

Далее в своем послании Иоанн говорит, что «мир проходит» (1Ин 2:17). «Мир» в духовном смысле этого слова, обозначающий организованное независимо от Бога человеческое общество, представленное в сцене 4 Вавилоном и зверем, столь же преходящ, как и любой другой объект физического «мира». Однако впервые Вавилон показан в расцвете своего могущества. Убедитесь сначала, насколько он влиятелен. Воды, или реки, Вавилона являлись реальной географической чертой, присущей этому древнему городу (Пс 136:1). Но здесь они являются символом, значение которого расшифровывается в стихе 15. Вавилон-блудница восседает на престоле, возвышаясь над всеми народами.

Живущие на земле и их цари находятся в ее власти (ст. 1−2, 18). Если одаренные люди в таких количествах подпадают под ее власть благодаря коварным уловкам, то могут ли уберечься слабые люди, подобные вам и мне, когда мы рассеяны и каждый может полагаться лишь на свои собственные силы? Теперь посмотрите, как она зла (ст. 3). Сила, поддерживающая ее, — это существо с головами и рогами дракона (12:3) и зверя из моря (13:1). Поэтому она вызывает и ненависть, и уважение. И все же, взгляните, сколь она привлекательна. В то время как Иоанн сначала описывает зло, на котором она держится, и только затем ее блеск (ст. 4), простую душу скорее всего ослепит ее красота, прежде чем она заметит зверя. Ее привлекательности надо бояться. Но в конце концов Иоанн показывает, насколько она отвратительна; она опьянена очевидностью победы над свидетельствующими о христианской истине, которую она ненавидит (ст. 6). За это ее будут избегать все, кому дороги истина.

Было бы безрассудным недооценивать ее. Даже Иоанн ловит себя на том, что дивится ей, так же, как живущие на земле дивились зверю (13:3). Но Иоанн был уведен в пустыню, для того чтобы стать очевидцем этой сцены, а пустыня «олицетворяет неизменное христианское состояние отстраненности от дел и шума цивилизации.. Именно находясь в «пустыне», христианин способен видеть цивилизацию ясно, такой, какой она есть в действительности». Счастлив раб Божий, видящий мир неприкрашенным и применяющий слова мудреца из Притч 5 и 7 к этой самой распущенной из всех «распущенных женщин». Он учится уважать и ненавидеть, бояться и избегать Вавилона-блудницы.

2. ВТОРОЕ СЛОВО: ТАЙНА ВАВИЛОНА (17:7−18)

Помните, слова «я скажу тебе тайну» не означают «я дам тебе ключ к разгадке». То, что на первый взгляд воспринимается как изрядного размера связка ключей — «определения» того, о чем сказано в стихах 9−18, — при более близком рассмотрении оказывается не слишком полезным при разгадке тайны Вавилона. Но ангел и не говорит, что собирается помочь нам ее разгадать. Скорее, он намерен продемонстрировать нам Вавилон. Таково, как мы убедились, реальное значение его слов. Это «тайна» (а не тайны) женщины и зверя; они объединены в одном образе. И действительно, разъединить их нелегко, поскольку в образе Вавилона, каким он предстает перед нами в этой главе, есть некая неясность, размытость. Но этот образ прояснится, если попытаться дать определение Вавилону, сообразуясь с другими терминами этой книги.

Является ли Вавилон эквивалентом зверя из моря сцены 4 (13:1)? Мы приняли, что зверь соответствует «миру» — человеческому обществу без Бога; и когда мир в конце сцены 5 рушится, то нам говорится, что это Вавилон пьет из чаши ярости гнева Божьего (16:19). В дополнение к этому впоследствии (в сцене 8) мы обнаружим, что на место блудницы придет невеста, на место Вавилона — Иерусалим; а поскольку Иерусалим означает общество, основанное Богом, — Церковь, — то Вавилон, предположительно, означает общество безбожное — мир.

Но его можно также сравнить со вторым зверем сцены 4 — зверем из земли (13:11), который, как мы заключили, символизирует лжерелигию. Первый зверь — институт государства; второй — идеология. В пользу такого сопоставления говорит и близкое сходство между первым зверем и существом, поддерживающим жену (13:1; 17:3), а также то, что деятельность второго зверя очень напоминает обольщение и обман, к которому прибегает сама блудница (13:12−17; 17:2, 4, 18).

Возможно, такого рода размытость и является причиной, по которой жена и багряный зверь объединены в единый таинственный образ. Их нужно рассматривать как одну составную истину, в которой неким образом сочетаются оба зверя из сцены 4. И чтобы Иоанну понять ее смысл, нужны не объяснения, а возможность рассмотреть ее с нескольких разных сторон. Здесь он вовлечен в тот же самый процесс, что и в сцене 2. Там он видел небесную истину как бы с помощью наведения резкости. Ему являлись все более и более глубокие ее уровни, так что сначала он видел четырех всадников, потом четыре ветра, и так далее.

Итак, сначала его внимание привлекается к багряному зверю: не к его внешнему виду, а к его настоящему и будущему (ст. 8). Где нам раньше приходилось сталкиваться с этой последовательностью, типа «был — и нет его — и явится»? Сначала в сцене 1, где говорится о Христе: «Я есмь... живый; и был мертв, и се, жив» (1:17−18). Далее, в сцене 4, мы сталкиваемся с сатанинской подделкой под это. Там является зверь из моря, затем он получает смертельную рану, а затем восстает (13:3). И в третий раз мы видим это здесь, в сцене 6. Подобное повторение будет еще в сцене 7. Там описывается период, в течение которого самого сатаны, так сказать, «нет» (20:1−3). Трудно понять, бездействует ли здесь зверь в том же смысле, в котором там сатана оказывается лишенным своей власти. Самый близкий по смыслу параллельный отрывок — 13:3. Возможно, именно тот вид жизни, смерти и воскресения, который мы привели в качестве объяснения этого стиха, является тем самым «образцом», состоящим их трех частей, который заставил дивиться живущих на земле. Они не видят вечного измерения, которое, по сути, добавляет к этому образцу четвертый компонент: Христос жил, умер, воскрес и теперь жив во веки веков, а зверь был, и нет его, и явится, и пойдет в погибель. Те, чьи имена «записаны в книге жизни», знают об этом. Они знают, что как бы силы зла, подобно волхвам фараона, ни преуспели в подражании Божьему могуществу, в конце все равно победителем станет Бог (Исх 7:22; Исх 8:7, 18−19). Затем наше внимание направляется на семь голов существа: и вот, это семь гор (ст. 9). И то, и другое является символами могущества, первое — в смысле руководства и авторитета, а второе — в смысле монолитности и постоянства. Исходя из той трактовки, которой мы следуем, эта «смена фокуса» просто открывает нам другой аспект могущества зверя. И у первых читателей, и у нас ссылка на семь гор естественным образом вызывает воспоминание о городе Риме. Но такое ли значение вкладывалось в образ изначально — остается вопросом. Смотреть мимо образа семи голов на образ семи холмов Рима — значит упускать основную истину, выраженную этим образом. При более глубоком подходе следует смотреть не только поверх Головы (авторитет), но также и поверх Горы (монолитность). Тогда мы увидим наивысшую реальность — силу, различные аспекты которой воплощены в этих образах. К тому факту, что Рим — пример реального города, расположенного на семи холмах, следует относиться не более как к совпадению. Это не значит, что оно несущественно или не имеет отношения к делу. Но это значит, что если еще с доисторических времен вершины холмов обладали очевидной стратегической ценностью и считались удобным местом для поселений человека и если число семь глубоко укоренилось в человеческом сознании как число мистическое, то не удивительно, что город из видения и настоящий город в этом отношении схожи.

Третий аспект зверя (ст. 10−11) часто используется, чтобы локализовать его исторически, а стих 9, по первому впечатлению, помогает локализовать его географически. Считается, что семь царей это семь следующих друг за другом римских императоров.

Обратите внимание на слова, являющиеся производными от латинского слова сарм — «голова»: главный, заглавный, капитель, капитан и другие. Что касается «гор» или «холмов», то о них мы уже говорили. Сопоставьте это с ветхозаветной фразой о «вечных холмах» (Быт 49:26; Втор 33:15; Авв 3:6). В таком случае, между прочим, нам следует датировать видение Иоанна периодом царствования одного из них. Если бы только мы смогли решить, кто должен возглавлять список и кого нужно в него включить! По этому поводу нет согласия и, как указывает Гейрд, «нет оснований думать, что те, кто читали Иоанна в первом веке, имеют по сравнению с нами какие-то преимущества при определении, кто же такие эти семеро. Возможно, мы не там ищем решение». Альтернативное предположение возвращает нас к истукану из сна Навуходоносора (Дан 2). Он олицетворял собой четыре последовательно существовавших мировых империи, начиная от Вавилона и кончая Римом; если бы список начинался с начала истории Израиля, то Вавилону предшествовали бы Египет и Ассирия. Тогда Вавилон был бы не четвертым, а шестым, а римские императоры (кто бы ни входил в их список) заняли бы седьмое место.

Конечно, эти исторические факты вполне могут, по Божьему Провидению, совпадать с образцом, описание которого нам дает ангел. Но, как и всегда, оригинал больше своей копии. Если Голова означает авторитет и власть, а Гора — стойкость и неизменность, то настоящее значение Царя (оригинала, копиями которого являются семь царей) — политическая власть. И христиане, жившие в любом веке, оглядывались назад на целый ряд мирских правительств («пять пали»), признавали существующую в их собственное время власть (одно правительство есть), и как правило, ожидали, что система просуществует по крайней мере еще незначительный промежуток времени (седьмое правительство еще должно прийти и остаться ненадолго).

Таким образом, в стихе 11 сплавлены два символа. Из чего мы делаем вывод, что рассматривая головы зверя как царей, мы подобрали подходящий образ и для самого зверя. Он тоже царь: он «есть восьмый, и из числа семи», то есть — он в том же роде. Если они — империи, то зверь — Империя с большой буквы. Большую пользу здесь приносит образ Царя. Он отличен от Головы и Горы тем, что Иоанн может последовательно перечислить семь царей, передавая тем самым различные повороты судьбы и окончательную участь зверя.

В-четвертых, внимание Иоанна привлекается к рогам, еще одному библейскому символу силы (ст. 12−14). Подобно тому как головы в мгновение ока превращаются в горы, так и рога сразу же становятся царями. Десять отличаются от семи тем, что характеризуют исключительно будущее и удерживают власть в течение всего лишь одного часа (очень краткий период времени по сравнению с символическими неделями, месяцами и годами, которыми Откровение так изобилует). Единодушная поддержка, которую они оказывают зверю, и окончательное поражение, которое они терпят от Агнца, — это другая тема, к которой мы вновь вернемся в связи со стихами 16 и 17.

Эти четыре момента, сгруппированные вместе, формируют первую часть речи ангела. К ним вскоре присоединятся еще три (при этом другие семь ненавязчиво вплетаются в ткань повествования). Это напоминает похожий способ группирования в предыдущих Сценах. Теперь ангел в пятый раз бросает взгляд на тайну: воды под зверем и женой (ст. 15). Мы уже ранее говорили о сопоставлении их с народами и племенами. Исаия также сопоставляет их друг с другом (Ис 17:12).

В шестой раз мы обращаемся в будущее, читая стихи 16 и 17. Эти стихи предваряют примечательное перечисление злых сил, разделенных на категории. Десятый рог зверя обращается на жену и уничтожает ее. «Как может сатана изгонять сатану?» Действительно, как? Но слова нашего Господа объясняют эти стихи; ибо «если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришел конец его» (Мк 3:23−26). Эти слова станут еще более понятными для нас, если мы вспомним, что во многих местах Писания содержатся пророчества о том, что восстанут злые силы. В течение короткого периода времени (ст. 12) они будут служить делу зверя с такой фанатической целеустремленностью (ст. 13), что за ненадобностью будет отброшен даже исторический альянс с лжерелигией: железная рука открылась, бархатная перчатка больше ни к чему. Как обычно происходит с революционерами, место людей с высокими идеалами занимают кровопийцы. Краткое правление десяти длится до тех пор, пока задуманное Богом не оказывается выполненным (ст. 17). Под стать этому описание Агнца, Который наносит им поражение. Оно очень похоже на описание Христа в Его окончательной победе (ст. 14; ср. 19:11−16). Фактически, мы уже сталкивались с упоминанием одного эпизода такого же рода, когда рассматривали 11:7−13. Это время великого восстания, когда наконец будет снята маска с власти сатаны. Зверь отрекается от своего прежнего союзника — жены. Он отказывается от метода постепенного коварного убеждения и теперь полагается лишь на голую силу. Но, как говорит Христос в процитированном выше отрывке, когда собака начинает есть собаку, то это является признаком отчаянного положения: «если сатана восстал на самого себя», то, должно быть, «пришел конец его». Это одно утешение. А второе состоит в том, что даже царствование десяти входит в замысел Бога (ст. 17).

И в последнюю очередь ангел говорит о самой жене (ст. 18). В каком смысле она — великий мировой город? Если ее нужно идентифицировать с одним из зверей сцены 4, то благодаря объяснениям ангела мы постепенно начинаем понимать, что образ жены соответствует второму зверю — лжерелигии, в то время как первый зверь этой сцены — это багряный зверь здесь. Зверь — это институт государства, а жена — это идеология. Зверь в конце станет существовать независимо, не нуждаясь уже больше для самооправдания ни в какой идеологии (ст. 16), но в течение большей части истории человечества сатанинская идеология безбожия правит властями этого мира, а власти, в свою очередь, правят людьми. По слову Откровения, жена восседает на звере, а зверь — на многих водах.

Нашли в тексте ошибку? Выделите её и нажмите: Ctrl + Enter

Комментарии Майкла Уилкока на Откровение Иоанна, 17 глава. Библия говорит сегодня.

ПОДДЕРЖИТЕ НАС

Откровение 17 глава в переводах:
Откровение 17 глава, комментарии:
  1. Новой Женевской Библии
  2. Толкование Мэтью Генри
  3. Комментарии МакДональда
  4. Толковая Библия Лопухина
  5. Комментарии Баркли
  6. Толкования Августина
  7. Новый Библейский Комментарий
  8. Лингвистический. Роджерс
  9. Комментарии Давида Стерна
  10. Библия говорит сегодня
  11. Комментарии Скоуфилда


2007–2024. Сделано с любовью для любящих и ищущих Бога. Если у вас есть вопросы или пожелания, то пишите нам: bible-man@mail.ru.